Неточные совпадения
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения
в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который
полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям
общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
Но главное
общество Щербацких невольно составилось из московской дамы, Марьи Евгениевны Ртищевой с дочерью, которая была неприятна Кити потому, что заболела так же, как и она, от любви, и московского
полковника, которого Кити с детства видела и знала
в мундире и эполетах и который тут, со своими маленькими глазками и с открытою шеей
в цветном галстучке, был необыкновенно смешон и скучен тем, что нельзя было от него отделаться.
Большая часть офицеров пила выморозки и умела таскать жидов за пейсики не хуже гусаров; несколько человек даже танцевали мазурку, и
полковник П*** полка никогда не упускал случая заметить об этом, разговаривая с кем-нибудь
в обществе.
Одним из представителей этого среднего рода людей был
в этот вечер один техник,
полковник, серьезный человек, весьма близкий приятель князю Щ., и им же введенный к Епанчиным, человек, впрочем,
в обществе молчаливый и носивший на большом указательном пальце правой руки большой и видный перстень, по всей вероятности, пожалованный.
Жена у него была женщина уже не первой молодости, но еще прелестнейшая собой, умная, добрая, великодушная, и исполненная какой-то особенной женской прелести; по рождению своему, княгиня принадлежала к самому высшему
обществу, и Еспер Иваныч, говоря
полковнику об истинном аристократизме, именно ее и имел
в виду.
— Нет, не: «ну, ваше превосходительство», а просто: «ваше превосходительство»! Я вам говорю,
полковник, перемените ваш тон! Надеюсь также, что вы не оскорбитесь, если я предложу вам слегка поклониться и вместе с тем склонить вперед корпус. С генералом говорят, склоняя вперед корпус, выражая таким образом почтительность и готовность, так сказать, лететь по его поручениям. Я сам бывал
в генеральских
обществах и все это знаю… Ну-с: «ваше превосходительство».
— Так я скажу за тебя, коли так. Ты сказал, треснув себя по своему набитому и неприличному брюху: «Натрескался пирога, как Мартын мыла!» Помилуйте,
полковник, разве говорят такими фразами
в образованном
обществе, тем более
в высшем? Сказал ты это или нет? говори!
— Простите, — извинился он, садясь за стол. — Я вижу
в вас, безусловно, человека хорошего
общества, почему-то скрывающего свое имя. И скажу вам откровенно, что вы подозреваетесь
в серьезном… не скажу преступлении, но… вот у вас прокламации оказались. Вы мне очень нравитесь, но я — власть исполнительная… Конечно, вы догадались, что все будет зависеть от жандармского
полковника…
После него зло быстро стало распространяться и усиливаться:
в вышнем классе
общества перестали исполняться церковные обряды, появилось множество знатных господ и госпож, зараженных
полковником Вейссом, все пошло на иностранный манер (том II, стр. 518).
Любовь к общему благу он признает весьма сильною
в народе и только высший класс
общества считает удалившимся от этой любви, по причине заражения его философскими началами
полковника Вейсса.
Стадников пользовался
в городе хорошею репутациею и добрым расположением; он был отличный стрелок и, как настоящий охотник, сам не ел дичи, а всегда ее раздаривал. Поэтому известная доля
общества была даже заинтересована
в его охотничьих успехах. Кроме того,
полковник был, что называется, «приятный собеседник». Он уже довольно прожил на своем веку; честно служил и храбро сражался; много видел умного и глупого и при случае умел рассказать занимательную историйку.
Поручик, например, любил, может быть,
общество порядочных женщин и важных людей — генералов,
полковников, адъютантов, — даже я уверен, что он очень любил это
общество, потому что он был тщеславен
в высшей степени, — но он считал своей непременной обязанностью поворачиваться своей грубой стороной ко всем важным людям, хотя грубил им весьма умеренно, и когда появлялась какая-нибудь барыня
в крепости, то считал своей обязанностью ходить мимо ее окон с кунаками [Кунак — приятель, друг, на кавказском наречии.]
в одной красной рубахе и одних чувяках на босую ногу и как можно громче кричать и браниться, — но всё это не столько с желанием оскорбить ее, сколько с желанием показать, какие у него прекрасные белые ноги, и как можно бы было влюбиться
в него, если бы он сам захотел этого.
Хвалынцеву стало как-то скверно на душе от всех этих разговоров, так что захотелось просто плюнуть и уйти, но он понимал
в то же время свое двусмысленное и зависимое положение
в обществе деликатно арестовавшего его
полковника и потому благоразумно воздержался от сильных проявлений своего чувства.
Сведения о работах топографов под начальством
полковника Большева можно найти
в «Известиях Русского Географического
общества», 1876 г., № 3.]
Полонский заставил меня дочитать мою комедию среди целого
общества в гостиной, где преобладали дамы и девицы. И когда я уже кончал чтение последнего акта, вошел рослый, очень плотный рыжий
полковник в сопровождении своей супруги. Это и был Лавров.
Толки о позорном, из ряда вон выходящем «messaliance» — как московские матроны называли брак
полковника Хвостова с приживалкой своей матери — возбудили много сплетен
в обществе, но прошло несколько месяцев, явилась новая московская злоба и «молодых» Хвостовых оставили
в покое.